Война за независимость, закончившаяся в 1949 году, определила границы Израиля на последующие 18 лет. Черта прошла буквально по самому сердцу еврейского народа, разделив Иерусалим и будто отрезав от молодого государства всю древнюю историю, хранящуюся в холмах Иудеи и Самарии. В руках иорданцев в том числе оказался Старый город Иерусалима. 19 лет евреи были лишены возможности молитвы у главной своей святыни — Храмовой горы и Стены Плача. За это время успело вырасти поколение, знавшее об этих местах только из рассказов или не знавшее вовсе.

В мае 1967 года весь Израиль был объят гнетущим страхом ожидания. Арабские страны вокруг, превосходящие военной мощью, вновь обещали самым жестоким образом прекратить историю еврейского государства. В третий раз за несколько десятилетий существование критической части еврейского народа было поставлено под угрозу. И в который раз еврейских мир был обескуражен нежеланием других стран вмешаться в угрозу очередного геноцида и помочь чем-то, кроме обеспокоенности и обещаний вмешаться, если вдруг война и правда начнется. Лучше всего атмосферу времени передают отрывки из автобиографии Голды Меир.

«Эшколь, посеревший от тревог и забот, стал искать чьего-нибудь дипломатического вмешательства. Вот и все, о чем он просил; надо ли добавлять, что мы никогда не просили о военной помощи людьми? Эвен был отправлен с этой миссией в Париж, Лондон и Вашингтон; в это же время Эшколь подал знак народу, что он должен, в третий раз за девятнадцать лет, готовиться защищать свое право на существование. Эвен вернулся — и привез самые безотрадные новости. Самые серьезные наши опасения подтверждались: Лондон и Вашингтон были обеспокоены и очень нам сочувствовали, но и теперь не были готовы предпринять что бы то ни было. Очень жаль, конечно, но, может быть, арабская ярость как-нибудь пройдет. На всякий случай они рекомендовали терпение и самообладание. Поживем — увидим, другой альтернативы у Израиля нет. Де Голль был менее уклончив. Что бы ни случилось, сказал он Эвену, Израиль не должен сделать первого шага, пока арабы не нападут. Когда это произойдет, Франция выступит и спасет положение. «А если некого будет спасать?» — спросил Эвен. На это де Голль предпочел не отвечать, но дал ясно понять Эвену, что дружба с Францией целиком зависит от того, будем мы его слушаться или нет. Вопрос о самом нашем существовании за несколько дней был поставлен на карту. Мы были одиноки — в самом буквальном смысле этого страшного слова.»

Посреди израильских городов рылись траншеи, подвалы оборудовались под бомбоубежища, парки готовили под массовые братские могилы, а гостиницы под госпитали для тысяч и тысяч раненых.

«Были и другие зловещие приготовления, которые держались в секрете: парки во всех городах были освящены, на случай, если они будут превращены в массовые кладбища; гостиницы освобождены от постояльцев — на случай их превращения в гигантские пункты первой помощи; неприкосновенный запас заготовлен на случай, если снабжение населения придется централизовать, перевязочные материалы, лекарства, носилки были получены и распределены.»

Израиль готовился к худшему. Но в то же время понимал: шанса на поражение нет, в предстоящей войне нет альтернативы победе.

«Важнее всего были военные приготовления, потому что, хоть мы уже и усвоили окончательно, что мы можем надеяться только на себя, не было, по-моему, человека в Израиле, не понимавшего, что в этой навязанной нам войне у нас нет альтернативы. Только выиграть. Первое, что вспоминается, когда думаешь о тех днях,— это поразительное ощущение единства и целеустремленности, в несколько дней превратившее нас из небольшой общины, нелегко переживающей всякие экономические, политические и социальные неприятности, в 2 500 000 евреев, каждый из которых чувствовал личную ответственность за то, чтобы государство Израиль выжило, и каждый из которых знал, что противостоящий нам враг поклялся нас уничтожить.»

Однако никто в Израиле еще не предполагал, сколь стремительной и успешной войной все обернется, получив одно из самых громких и говорящих за себя названий в истории войн — Шестидневная.

Блестящая операция ВВС Израиля 5 июня, практически лишившая армии Египта, Сирии и Иордании авиации, предопределила ход этой войны. В последующие дни Израиль развернул сухопутные операции на всех фронтах, успешно отбросив противников за несколько дней. Бригаду десантников под командованием Мордехая «Моты» Гура должны забросить на Синай для атаки Египтян из тыла, но из-за успешного продвижения войск, в этой операции уже не было необходимости, и часть отправили в Иерусалим на внутренний, иорданский фронт.

Десантники, лишившиеся громкой операции, которая имела шанс войти в историю, еще не подозревали какую по-настоящему историческую роль им предстоит сыграть в этой войне. Вступление Иордании в войну было под вопросом, израильское командование уговаривало короля не ввязываться задолго до и даже после начала боев, и все же 5 июня огонь в Иерусалиме был открыт.

Бои за город были непростыми. Но уже 6 июня Израиль подошел вплотную к стенам Старого города и занял все высоты вокруг. 7 июня прозвучит приказ штурмовать стены Старого города. Мота Гур начнет распоряжение о наступлении для своих солдат не сухими военными командами, а словами «Мы вот-вот зайдем в Старый город Иерусалима. На протяжении многих поколений наши мечты и мысли были устремлены сюда. И сейчас мы будем первыми, кто сюда зайдет…»

Совсем скоро солдаты займут Старый город, прорвутся через Львиные ворота и Мота Гур отрапортует заветные слова, которые еврейский народ хотел услышать даже не 19 последних лет: «Ар аБайт бэЯдейну (Храмовая гора в наших руках)». Вместе с солдатами вглубь событий продвигался репортер радио Коль Исраэль (Голос Израиля) Рафаэль Амир, который растрогавшись произнесет в прямом эфире то, что тоже станет словесным монументом этому дню: «Я человек нерелигиозный и никогда им не был… Но вот я у Западной стены и прикасаюсь к ее камням…».

На фоне передачи слышится как солдаты кричат благословение благодарности Шеэхияну. Многие из них и правда впервые в жизни окажутся возле Стены Плача, немало товарищей пало по пути, поэтому чистейшей искренности Шеэхияну — «спасибо, что дал дожить до этого дня!». Слышится и как поют Йерушалим шель Захав — песню Номи Шемер, ставшую неофициальным гимном того времени и Иерусалима. Но в песню тоски по разделенному городу, после новости о взятии Иерусалима, добавится последний куплет о возвращении, и она станет такой, какой мы ее знаем сегодня, щемящей и греющей душу в то же время.

Рав Горен — главный раввин армии, чуть ли единственный сознающий до самой глубины всю «танахичность» этого момента, с горящими глазами и дрожащим голосом, со свитком Торы в руке произнесет несколько благословений, не раз протрубит в шофар и волнительно прокричит «В ЭТОМ году в Иерусалиме!», будто напрочь отрицая привычную еврейскую формулу с надеждой на будущие времена и требуя прихода Мессии сейчас…

Это была бы не еврейская история, если бы все эти накаленные до предела, драматические события, которые навсегда войдут в учебники истории, не сопровождала обыкновенная жизненная комичность. Приведем всего пару небольших отрывков из воспоминаний Узи Наркиса — командира центрального военного округа Армии обороны Израиля, которые однако не могут не вызвать улыбку.

«Мы вернулись к машинам, пересели на джипы — они быстрее и маневреннее — и помчались вперед. В ста метрах от ”Шермана”, там, где шоссе поднимается из долины к Львиным воротам, нам встретилась еще одна колонна десантников. Впереди нее шел, точнее бежал… раввин Горен. В правой руке он сжимал свиток Торы, в левой у него был шофар; борода раввина развевалась, пот стекал по лицу, он тяжело и с хрипом дышал. Мы притормозили.

— Рабби, — позвал я. — Садитесь! Мы едем туда же!

— Нет! — закричал он. — На Храмовую гору поднимаются пешком!

— Ну что ж, встретимся на месте!»

Жму на акселератор, джип срывается с места. Эх, если бы у джипов были крылья! Но в тот миг у нашего не то что крыльев, колеса не доставало… Взрыв… Джип кренится, с трудом удерживаю руль. Что с колесом? Покрышка разлетелась в клочья.»

Комичность продолжилась и после взятия города, когда например к Наркису обратился президент Израиля Залман Шазар с казалось бы достаточно очевидной просьбой:

«Поехали в дом президента. Он пожал мне руку, поздравил с освобождением Иерусалима и тут же начал: — Весь народ уже побывал у Стены Плача, а я нет. Президента Израиля там не было! — Но, господин президент, там еще стреляют! Поставить под угрозу вашу жизнь? — Я надену каску. — Господин президент, правила безопасности категорически запрещают…

Тут Шазар вышел из-за стола и грозно сказал:

— Молодой человек, президент Израиля обязан быть у Стены Плача! Мы тут не говорим сейчас о Залмане Шазаре. Он достаточно пожил на свете. То, что ему было положено совершить в жизни, он уже совершил. Но президент страны обязан почтить Стену Плача — самое святое для всего еврейского народа место! Пересмотрите правила безопасности и поедем.

— И когда вы хотите отправиться в путь?

— Сейчас.

Так мы и сделали.»

Пожалуй, после объявления независимости, сложно найти еще в современной израильской истории подобный по эмоциональному накалу эпизод тому, что произошло тогда, 28 Ияра, 7 июня 1967 года. Этот день мы и празднуем вот уже более 50 лет как день Иерусалима.

Этот день навсегда изменил ход еврейской истории. С тех пор евреи больше не были ущемлены в праве молиться у самого желанного для этого месте. А для последующих поколений Старый город Иерусалима и другие его части сегодня воспринимаются уже как нечто само собой разумеющееся.

Да, нам посчастливилось быть поколением, для которого еврейский Иерусалим — данность на расстоянии протянутой руки. Нам посчастливилось быть поколением, не знающим смертоносную дорогу в город в разгар боев еще до объявления независимости. Нам посчастливилось быть поколением, не знающим что значит фактически быть отрезанным 19 лет от всей своей древней истории. Нам посчастливилось быть поколением, не знающим страха подобного тому, что пронизывал страну в мае 67-го. Но нам и на секунду не представить того счастья, что пережили поколения, пронесшие это все на себе. Не приблизиться нам к тому подъему, что испытал народ 28 ияра 5727 года.

В целом же эта война заставила весь мир посмотреть на еврейское государство иначе. Не исключением были и евреи диаспоры, которых Израиль будто заставил вдруг воспрянуть всем еврейским нутром, ощутить сначала неописуемый страх, желание помочь, а затем и невероятное чувство гордости. И наконец осознать — там, где-то на далеком Ближнем Востоке, есть еврейский дом, и если кто сомневался до сих пор — теперь это уже очевидно: он там навсегда! И он терпеливо ждет своих сыновей…

Автор: Дмитрий Островский